Инспектор ливней и снежных бурь - Генри Дэвид Торо

либо пожелтеют и засохнут, главным образом благодаря морозам. А еще в октябре созревают барбарис и каштаны.

Друг – это человек, с которым я встречаюсь и который принимает меня за того, кто я есть. Чужой человек принимает меня за кого-то другого. Мы не можем говорить, не можем общаться, пока не почувствуем, что признали друг друга. Чужой видит вместо нас третьего, с кем мы даже не знакомы, поэтому мы оставляем его беседовать с ним. Помочь кому-то неверно понять самого себя равносильно самоубийству. Подозревая, вы теряете друга и вместо него приобретаете чуждого вам человека. Я не могу быть ничьим пособником в превратном понимании себя.

То, что принято называть общественными добродетелями и приятельскими отношениями, есть по сути дела добродетель свиней одного помета, которые лежат рядом, чтобы согреть друг друга. Это чувство заставляет людей собираться вместе в трактирах и тому подобных местах, оно превращает их в толпу, но оно не заслуживает того, чтобы называться добродетелью.

1853 ГОД

3 янв. Ходил вдоль железной дороги к Линкольнову мосту.

Вечнозеленые растения, похоже, быстрее всего освобождаются от ледяной корки, возможно, из-за того, что их листья отражают свет. Деревья ветвистые, подобно клену и пекану, особенно красивы в ледяном уборе. Сегодня днем шел снег, он ложился на обледеневшие ветви. Чем больше деревья покрываются ледяной коркой и становятся похожими не на деревья, а на призраки деревьев, тем лучше. Вместо того чтобы смотреть на искусные морозные узоры на стекле, видишь целый лес серебристых веток. Я имею в виду последние два дня. Треск льда – по-моему, подходящее слово. Вдоль дорог и изгородей на лугу деревья стали похожи на серебряные метелки. Я не видел ни одного темного пятна, только серебристый блеск, как если бы все дерево – ствол, ветки, сучья – превратилось в начищенное до блеска серебро. Перед каждой живой изгородью из груди невольно вырываются радостные восклицания. Иногда встречаются группы таких раскидистых берез, словно перед тобой пучок страусовых перьев, расходящихся из единого центра. Перебираешься через ветки, как муравей в траве. Красивый рисунок тающего льда в колеях, там, где уже проступила вода, похож на богатый узор на хрустале. Внезапно все превращается в хрусталь. Мир – настоящий хрустальный дворец. Одетые в лед деревья, оцепеневшие, с опущенными ветвями, выглядят так, словно их выточили из мрамора, особенно вечнозеленые.

Я люблю Природу отчасти потому, что она – противоположность человеку, убежище, где можно от него укрыться. Ни один из его институтов не проникает сюда и не имеет над ней силы. Здесь царит иное право. Среди природы я могу дышать полной грудью. Если бы мир был только царством человека, я не смог бы распрямиться во весь рост и потерял бы всякую надежду. Мир человека для меня – оковы; мир природы – свобода. Человек заставляет меня стремиться в мир иной, она – примиряет с этим. Ни одна радость, которую дает нам природа, неподвластна его законам и порядкам. К чему бы человек ни прикоснулся, на всем остается его грязный след. Он морализатор в мыслях своих. Можно подумать, для него вообще невозможен свободный, радостный труд. Сколь бесконечно велика и чиста даже малейшая радость, которую дарует нам Природа, по сравнению с одобрением общества! Счастье, которое дарит вам Природа, сравнимо лишь с тем, которое доставляют искренние слова любимого нами человека.

Человек – вот дьявол,

Источник всякого зла.

Мне кажется, что все эти скучные люди с их прописной мудростью и их законами даже не представляют себе, что такое радость. Какая мудрость, какие наставления могут победить радость? Нет такого закона, который не преступила бы даже маленькая радость. Я один в целой комнате, и комната эта – природа. Это то место, которое не подлежит юрисдикции человеческих правительств. Сложите в кучу ваши мудрые изречения, ваши законы и ваши книги – свидетельства печали. Природа же исполнена радости, и ее черви живо подроют эту кучу, и весь этот хлам рухнет наземь. Прерии неподвластны вашим законам. Природа – прерия для отверженных. Есть два мира – мир природы и мир почты. Я знаком с обоими. Я то и дело забываю о существовании людского общества и его институтов, как я забываю о существовании банков.

Да, сегодня днем снег запорошил весь лед. Я нашел на снегу насекомое с шестью ногами, вытянутым, цилиндрическим телом длиной в шестую часть дюйма, двумя узкими крылышками, длиннее тела на треть, и с двумя усиками. Неужели это зимний комар? Уолден еще не замерз.

Зяблики все еще здесь. Она, похоже, давно уже наведываются в одну березовую рощу: снег там усеян семенами, которые они выклевали, в других же местах я этого не видел. Некоторые из них, выклевывая семена из сережек, цепляются за ветки, другие подбирают то, что падает на свет. Они постоянно прыгают с ветки на ветку со звонким щебетом, а иногда с каким-то мяукающим звуком или вдруг, вспугнутые чем-то, взлетают с громким шумом, похожим на звук высыпавшихся из мешка грецких орехов.

Воздух густ и темен от падающего снега, который окутывает лес белой пеленой. Зима. Лес надевает зимнее пальто. Лесная дорога ослепительно бела.

Цвет пруда зависит от освещения. Теперь, в бурную погоду, он кажется темным. В соответствии со своей природой (он лежит между небом и землей) он бывает и синим и зеленым. В тихую ясную погоду, когда видно на большую глубину, он зеленый. Но стоит подняться ветру и возмутить волны на его поверхности, он становится синим, как небо.

5 марта. Секретарь общества по распространению естественно-научных знаний попросил меня – как, вероятно, и тысячи других – в письме, отправленном из Вашингтона, заполнить анкету и ответить на некоторые вопросы. Самым важным из них был вопрос о том, какая область науки меня особенно интересует, причем термин наука был употреблен в самом широком смысле. Ну так вот, хотя я мог бы ответить немногим избранным, какая сфера человеческого знания меня занимает, и был бы рад возможности сделать это, но мне казалось, что я выставлю себя на посмешище перед ученой публикой, если попытаюсь описать ту область науки, которая особенно меня занимает, – ведь они не верят в науку, предмет которой высший закон. Поэтому я вынужден был опуститься до их уровня и описать им ту ничтожно малую часть себя, которую они только и способны понять. Дело в том, что я мистик, трансценденталист и вдобавок к тому философ природы. Теперь, когда я вспоминаю об этом случае, я понимаю, что нужно было сразу сказать, что я трансценденталист. Это был бы самый простой способ объяснить им, что они не поймут меня.

24 мая. После полудня. Говорил, вернее, пытался говорить с Р. У. Э. Только потерял время – чуть не потерял терпение. Ему показалось, будто я ему противоречу, хотя наши мнения не раходились, и он говорил на ветер – говорил то, что мне известно, – и я только потерял время, пытаясь вообразить себя кем-то другим, чтобы только поспорить с ним.

1854 ГОД

17 июня, суббота. 5 часов утра. Ходил на Холм.

Стоит холодный, сырой туман. По утрам нельзя пройти по траве, чтобы не вымочить ноги по колено. Вся земля промокла насквозь. Вода удивительно теплая по сравнению с холодным, промозглым воздухом. Лягушкам, похоже, нравится погружаться в неё. Сегодня утром много паутины. Покрытая росой, она похожа на маленькие салфетки, расстеленные на траве феями. Мутовчатая пузырчатка. Неподалеку от фермы Додда видел рдест с такими изящными нитевидными листьями и стеблями (несколько утолщенными) и маленькими шаровидными колосьями соцветий, которые появились, возможно, уже несколько дней тому назад. Ranunculus reptans, возможно, расцвел уже день или два тому назад. Видел утку, скорее всего – лесную утку, которая здесь гнездится. Когда я был на Холме, мне вспомнились другие ранние утра, когда на востоке видны темные силуэты деревьев в низинах, частично